У нас в гостях был настоятель храма Архангела Михаила в селе Летовопротоиерей Дмитрий Кувырталов.

Разговор шел о том, что такое исповедь, как впервые приступить к этому таинству, а также о том, как не потерять чувство искреннего покаяния при регулярной исповеди.

А.Пичугин:

— В студии светлого радио приветствуем вас мы — Лиза Горская…

Л.Горская:

— … и Алексей Пичугин.

А.Пичугин:

— Сегодня с нами и с вами этот час проведёт протоиерей Дмитрий Кувырталов, настоятель Храма Архангела Михаила в селе Летово. Здравствуйте, отец Дмитрий!

О.Дмитрий:

— Добрый вечер, дорогие радиослушатели! Добрый вечер вам!

А.Пичугин:

— Про исповедь будем сегодня говорить, и давайте начнём, знаете, с чего? Не просто с того, что люди подходят… Ну, как все представляют себе исповедь — как люди церковные, так и нецерковные, внешне, да? Это — очередь стоит, к священнику подходят люди, ну, и дальше начинается разговор. Нам просто кажется, что так было всегда, а на самом же деле, с течением времени само понимание Исповеди, даже внешнее её, такое, представление — оно сильно различалось. Можно Вас спросить, вернее, попросить сделать, такой, исторический экскурс, как это было с самого начала? Ведь, само понимание Исповеди, Таинства Покаяния, оно, с течением времени, менялось в христианстве.

О.Дмитрий:

— Менялось, конечно. Не менялось только понимание онтологическое глубины и значения самой исповеди, потому что это — второе Крещение, как Таинство, перерождающее, возрождающее человека для жизни с Богом и в Раю. Исповедь призвана обновить благодать Крещения. С самого начала стало понятно, что человек не способен всю жизнь находиться в таком напряжении хранения своей совести, хранения своего сердца, поэтому, конечно, возникали разного рода коллизии житейские, обстоятельства всякого рода, падения, катастрофы, когда необходимо было человека возвращать снова к обещанию Святого Крещения, к обетам верности и искренности исповедания Бога. Действительно, в первой Церкви, то есть, в ранней Церкви исповедь не была столь регулярной и столь массовой, как нам сейчас это привычно видеть. Она не была обязательной. Потому что христиане именовались «святыми», и эта святость была не только, так скажем, в произволении или в желании, так скажем — в декларации, но она была действительно по жизни, потому что, назвав себя христианином, ты себе подписывал смертный приговор. Ты выходил из социума, ты вставал в противоречие со всем укладом жизни тогда — Римской империи, или иудейского народа. Так или иначе, ты становился иным, происходил некий внутренний исход, и ты в любую минуту мог быть арестован, казнён, замучен, истязан. В конце концов, апостол Пётр даже говорит, что «вы должны в каждую минуту быть готовыми дать ответ о своём уповании в своей вере». Имелось в виду не только философские размышления — как ты веришь, а именно — отстоять веру в воскресение из мёртвых, фактически, шагом в сторону смерти, то есть: для нас не существует смерти, она побеждена. Исповедничество это и было таким — стоянием в вере. И, поэтому, человек, находясь в Церкви, именуясь святым, не требовал вот этого вот каждодневного исследования совести — он жил перед Богом, он был внутренне уже очищен, как золото, вот этим вот страданием, этим выходом из мирской сутолоки, житейской суеты. Со временем, произошло некое «разочарование» христиан в самих себе. Стало понятно, что жизнь длится, Второе Пришествие Христово не совершается, и Церковь должна была каким-то образом находить себя, как ни парадоксально, но именно вот в обыденности мирской, в житейской суете в этой. И Церковь тогда призвала максимальное количество своих верующих — Церкви, действительно, наполнились, это уже IV век, и возникла необходимость регламентирования, вообще, духовной жизни — это Богослужебная, Таинственная и молитвенная жизнь.

А.Пичугин:

— Я знаю, что иногда — вот, кстати, не знаю, иногда или это какое-то время была постоянная форма исповеди — когда человек выходил на какое-то такое возвышенное место и перед всем Собранием христиан публично исповедовался в своих грехах.

О.Дмитрий:

— Публичная исповедь. Действительно, имела место быть, но, опять же, мы, возвращаясь вот к этому историческому экскурсу, должны понимать — Исповедь была возвращением человека в Церковь. Это была катастрофа нравственная для человека, в первую очередь, отречения от Христа. Под страхом мучения, лишения и так далее, человек не выдерживал вот этого напряжения исповедничества и мученичества, фактически, и некоторые, действительно, малодушно отрекались и всякие давали ложные показания даже на своих собратьев, и так далее. Это было в Древней Церкви, к сожалению. Слава Богу, не массово, но являлось. И встал вопрос для церковных людей после окончания гонений — с этими людьми что делать? Как принимать обратно в Церковь и принимать ли вообще? Поэтому, был целый Собор на этот счёт собран, и было принято решение: принимать, через публичное покаяние. Они должны встать в Церкви и сказать о своём вольном отречении, под страхом мучений или каких-то истязаний и лишений, от Христа. Церковь свидетельствовала их искреннее намерение, и принимала их снова в Церковь. Поэтому, Исповедь была, но Исповедь была чрезвычайнейшим явлением — так же, как и Крещение само совершалось в Церкви под большие Праздники — под Крещение, под Пасху, и торжественный Крестный ход на Троицу входил в Храм новорожденных христиан.

А.Пичугин:

— Но ещё и оглашение было очень долгим — все вот эти литургические элементы…

О.Дмитрий:

— Почти весь год совершалась вот эта подготовка ко Крещению, и, вот, к Празднику большому приурочивалось Таинство Крещения. Поэтому исповедь…

А.Пичугин:

— И крестили сразу группами, много людей…

О.Дмитрий:

— Конечно. Большое количество людей, сотни иногда людей. Епископ возглавлял эти службы, глава Церковной общины городской или целой епархии. Поэтому, это было, конечно, немножко другое настроение, другой масштаб жизни церковной. Все знали всех в лицо, и все знали жизнь каждого. Вообще, община — она тем и выигрышна, может быть, или тем неудобна для большинства из нас, что мы все всё про всех знаем. «А этот — как? А этот — что?»…

Л.Горская:

— А Исповедь… извините, перебиваю… исповедь же тоже другая была по форме? Не как сейчас.

О.Дмитрий:

— Ну, безусловно. То есть, не было того самого перечня грехов, который мы сейчас так тщательно изучаем и произносим…

А.Пичугин:

— А его уже и сейчас, на самом деле, нет.

О.Дмитрий:

— Ну, он сформирован был, где-то, в новое время уже, в Западной Церкви, как ни парадоксально, мы к этому отношение имеем очень опосредованное, к сожалению, вот из-за…

А.Пичугин:

— Он даже не в новое время, если посмотреть на историю Древней Руси. Всякие исповедальные сборники — они и в Средневековье присутствовали. Причём, там перечисляются какие-то совершенно кошмарные вещи, мне кажется, о большинстве из которых священник узнавал из этих сборников, а потом уже задавал вопросы прихожанам: «А не согрешил ли… а не согрешила ли ты в этом, этом, и этом?» Кстати, они на исторических факультетах проходятся даже некоторые, эти сборники, и человеку, с позиции ХХ века или ХХI начала, довольно странно и страшно читать, там, две трети из того, что там написано — просто потому, что для этого надо целое исследование провести, что же вот этот грех означает, и как, вообще, в голову могло кому-то придти такое сделать.

О.Дмитрий:

— Согласен. Что касается наших покаянных сборников и — так, перечней грехов, на Руси, безусловно, было своё, такое, достаточно… интересный взгляд на нравственную жизнь христианина. Это, вообще, особенность такая, может быть, нашей национальной ментальности — может быть, об этом отдельно поговорим, потому что это не в формате исповеди. Но, что касается, вообще, вхождения человека в Храм — это была решимость исправиться. Самое главное. То есть, не было вот этого досконального разбора вот всех нюансов, обстоятельств греха и так далее. Было свидетельство всей Церкви, что человек отпал от Церкви, и было желание этого человека вернуться, и было желание общины принять его снова в общение со Христом, то есть, преподать ему Таинство Причастия, вернуть его снова к Церкви. Поэтому, не было необходимости, так скажем, какого-то вот подробного изъяснения, рассказа о своём грехе. Было, действительно, такое, покаянное чувство всеобщее, все понимали, о чём идёт речь — поэтому просто священник читал разрешительную молитву после его озвучивания своих грехов: «Простите, братия и сестры, согрешил — делом, словом, помышлением…»

А.Пичугин:

— А это когда… ещё раз — когда это было?

О.Дмитрий:

— Это, фактически, до, может быть, V-VI века такая практика была.

А.Пичугин:

— А, ну это уже ближе к тому, что мы видим сейчас.

О.Дмитрий:

— Да.

А.Пичугин:

— А, с другой стороны, вот, если вернуться к этим сборничкам, про которые мы говорим, в средневековой Руси, а не в только… то, что Вы говорите, в Западной Церкви они, безусловно, тоже присутствовали, и об этом тоже, наверное, можно поговорить…

О.Дмитрий:

— Чуть пораньше они там возникли, как раз, они там в IX-Х веке стали издаваться…

А.Пичугин:

— … о том, какая там форма, и как в Западной Церкви сформировалась вот та форма исповеди, которая есть сейчас — ну, фактически, то же самое, что и у нас, плюс исповедальные кабинки, где священник и прихожанин друг друга не видят. Но это иногда бывает…

О.Дмитрий:

— Ну, это в Западной Церкви такое…

А.Пичугин:

— … до курьёзов доходит. Есть совершенно чудесная итальянская книжка про дона Камилло, итальянского священника, который служит в небольшой деревушке в Храме. Естественно, к нему приходят прихожане, каждый со своим. И вот, они сидят в этой кабинке, а, естественно, дон Камилло знает про каждого. По идее, что там — перегородка, и один другого не видят, но все знают, что это дон Камилло, а дон Камилло знает про каждого, кто к нему приходит, и между ними, такие, забавные диалоги возникают.

О.Дмитрий:

— Ну, тут, знаете, как попытка соблюсти некую конфиденциальность, тайну исповеди. Она, в Западной Церкви — там всё достаточно концептуально… оно приобрело такое некоторое… ну, я бы сказал… такое, даже… комический, или, так скажем, пародийный, парадоксальный… вот, характер, вид, когда, действительно, священник напрочь выходит из поля зрения, поля общения прихожан. Он — за загородкой, перегородкой, ты, фактически, говоришь вслух Богу. Это вот попытка такая показать, что человек исповедуется Богу, а не священнику. А священник, как лицо Церкви, который принимает, и разрешает, и читает эту самую, от лица Бога, разрешительную молитву. Но это именно Западное богословие, которое к Православию имеет очень, такое, я бы сказал, далёкое отношение. К сожалению, просто мы очень много восприняли из чинопоследования Исповеди от Западных наших, как сейчас говорят, партнёров и коллег, но изначально Исповедь, всё-таки, была возвращением не просто в Церковь, а в пространство Духа Святого. Вот эта стихия благодати, стихия такого харизматического предстояния пред Богом для Первой Церкви была самоочевидна. Она, действительно, жила вот в этом, купалась в этой благодати Святого Духа.

А.Пичугин:

— Я так понимаю, что у большинства Православных Поместных Церквей, то есть, тех Церквей, которые мы называем Православными, и которые — не Русская Православная, а которые находятся в общении с Русской Православной…

О.Дмитрий:

— Да, да, Вселенской Православной…

А.Пичугин:

— … там вот эта форма исповеди — не частой, но, тем не менее, исповеди по потребности, через которую там практикующие христиане всегда проходят, она сохраняется?

О.Дмитрий:

— Ну, где-то с VIII-IX века Церковь вынужденно стала… так, рассуммировать весь свой опыт, и его, так скажем, регламентируя, распространять уже на всех пасомых, на всю христианскую паству в таком — мировом масштабе. И это касается процесса и на Востоке, и на Западе приблизительно одинаково. На Руси, известно, мы только в ХIвеке, фактически… ну, в конце Х, приняв христианство, восприняли вот эту вот, византийскую, форму благочестия, Богослужения, Тинств совершения, как есть уже, по факту. Поэтому, у нас рефлексии на этот счёт не было в то время. Наша собственная рефлексия возникла вот, как раз, перед самым монгольским нашествием, то есть, уже где-то в ХIII веке, и дальше, в XVI-XVII веке мы вдруг снова ощутили необходимость вот такого самосознания. Что касается вот, вообще, этих современных… современной формы исповеди, когда священник подходит… а точнее — прихожане подходят к священнику, и вслух ему произносят разного рода страшные свои падения, грехи, то это возникло… то есть, это необходимо делать, безусловно, это традиция, практика церковная, но всегда необходим личный частный подход. Не может быть общего правила для всех. Каждый человек должен понимать, что Исповедь — это примирение с Богом, возвращение его вот в это Лоно Благодати, и это, конечно, сугубо личный разговор его со Христом. А священник — как свидетель. Не он формулирует, не он прощает и разрешает, не он принимает исповедь, а принимает исповедь Господь. А священник помогает. Как вот повивальная бабка, как говорил Сократ, майевтика такая. То есть, он помогает родиться этому зёрнышку благочестия в данном исповеднике. Поэтому исповедничество — это искусство, это… педагогом не каждый может быть, а уж духовником, исповедником — там более. И в Греческой, и в других Восточных Церквах благословение особое даётся на Исповедь.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Пичугин:

— Напомним, что протоиерей Дмитрий Кувырталов, настоятель Храма Архангела Михаила в Летове, сегодня в программе «Светлый вечер».

Л.Горская:

— А мне вот казалось всегда, что Исповедь — это такая вещь очень приватная, очень личная. Ничего, что мы по радио так это обсуждаем, эти вопросы?

О.Дмитрий:

— Дело в том, что сама, так скажем, интимность этого разговора, эта приватность — она всеобщая. То есть, каждый из нас имеет опыт этот, и мы же не рассказываем сейчас тайну исповеди, не раскрываем, а говорим о том, как подготовиться к Исповеди, что мы ожидаем от Исповеди, как правильно вести себя на Исповеди. То есть, это мы вещи, как раз, говорим те, которые являются вот в этом русле благодати и благочестия.

Л.Горская:

— Но у кого-то, может быть, ещё и нет такого опыта.

О.Дмитрий:

— Мы надеемся, что этот опыт, конечно, появится у каждого. Но это, действительно, чудо маленькое возрождения, не каждый человек способен исповедоваться. Я вот имею такой опыт с людьми пожилого возраста, которые уже уходят, при смерти находятся. Я прихожу к ним, напутствую их Святыми Дарами, а они не могут исповедоваться. И честно признаются: «Я этого никогда не делал, я не умею, я не знаю…» У них паника в глазах. Потому что надо что-то важное сейчас сделать, сказать, а они этого опыта не имеют. Это очень горько наблюдать. Стараешься помочь человеку, но понимаешь, что времени уже не остаётся совсем. И у него слабы силы, и сознание угасает, и язык уже не ворочается… Был, конечно, очень пронзительный у меня опыт, могу поделиться здесь тоже сокровенным таким переживанием. Однажды меня пригласили Причастить одного инвалида, человека немого, который говорить не мог, был парализован. И, когда я пришёл уже в дом, где он жил, а этот человек лежал на кровати, я подошёл… ну, как священнику в такой ситуации поступить? Я думал, просто буду задавать ему вопросы, а он будет мне кивать головой хотя бы — отвечать. Я прочитал первые молитвы чинопоследования Исповеди, и он зарыдал. И зарыдал так надрывно, и так искренно, и так по-детски, хотя мужчина взрослый, ему было около 50-ти лет. Вот, и этого было вполне достаточно. И не нужен был никакой перечень грехов, и никаких вопросов — просто я прочитал разрешительную молитву. Он Причастился — и самый счастливый, самый благодарный человек — вот, его взгляд до сих пор у меня стоит, хотя это было почти, может быть, лет 20 тому назад.

А.Пичугин:

— Вопрос тогда ещё такой. Смотрите, ведь некоторые люди — Вы говорите, не все умеют исповедоваться — но некоторые люди какие-то вещи несовершенные в себе переживают, опять же, в себе. Они много раз это всё уже, как бы, перемололи внутри себя, может быть, внутренне раскаялись, но придти, встать перед Евангелием и Крестом, перед священником и сказать, зачастую незнакомому человеку, какие-то важные вещи из своей жизни может далеко не каждый. И, кстати, даже психологи говорят, что нельзя открываться первому встречному, а тут предлагается подойти к священнику. Ведь не у каждого есть духовник, не у каждого есть Храм. А нужно придти к священнику, к незнакомому человеку, и сказать свою исповедь.

О.Дмитрий:

— Да, надо понимать, что психологи советуют, чтобы каждому, первому встречному не открываться — священник, в данном случае, не подходит под эту категорию «первого встречного». Потому что каждый, приходящий в Храм, намеренно идёт туда и знает, зачем он идёт, и, так или иначе, священник, хоть и достаточно случайная фигура на этом пути, но, всё-таки, он не первый встречный, а человек — ещё раз повторяю — свидетель. Тут очень тонкая грань — как соблюсти эту вот приватность, этот сокровенный разговор с Богом, и присутствие некоего свидетеля здесь — вот, зачем он нужен? И так далее. Это, действительно, с одной стороны, недоумение, такой парадокс, а с другой стороны — необходимость. И священник является лицом, или, так скажем, устами Церкви — то есть, того самого Богочеловеческого организма благодатного, который свидетельствует намерение человека. Более того — является за него ходатаем, то есть — он молится пред Богом о прощении грехов вот этого грешника кающегося. Он — не судия. Он не регламентирует степень наказания для человека. Он принимает его — это принимающая сторона, вот в этом смысле — осязательная, чтобы обнять его, принять и сказать: «Чадо, войди в радость Господа своего!» И, в этом смысле, конечно, он жизненно необходим. Но вот как эту грань не переступить, как не начать разговаривать со священником на Исповеди? Ведь чаще всего — это именно разговор с батюшкой: «Батюшка, у меня вот такие проблемы… Нет, я к тому не пойду, я вот к этому пойду, мне нужно вот, чтобы батюшка мне посоветовал, как быть…» Это уже не Исповедь! Надо честно признаться в этом, что проблемы решаются не на Исповеди. Для нас проблема только одна — грех.

А.Пичугин:

— А всё же, человек, который приходит, там, первый, второй, третий раз… да даже если и не третий — я знаю прекрасно примеры из жизни людей, которые много лет воцерковлены, вот им, там, случилось быть где-то далеко от дома, они почувствовали потребность в Исповеди, пошли в Храм, там незнакомый священник, а дальше — начинаются абсолютно разные истории, зачастую не очень приятные, когда незнакомый им человек, и они ему тоже не знакомы — и диалога не получается. Получается какое-то очень странное, зачастую основанное на взаимных обвинениях…

О.Дмитрий:

— Стереотипное представление о том, каким должен быть священник, и что он, вообще, должен. Это, вот, потребительское отношение современного общества ко всему, в том числе и к священнику, и к Церкви, и к Благодати — оно здесь тоже проявляется. То есть, священник «должен» — то-то, то-то, то-то, а он, почему-то, ведёт себя совершенно неадекватно, иначе — то, чего я не ожидаю от него. Но, разговор, конечно, должен изначально входить в плоскость предстояния пред Богом. Священник, какой бы он ни был, он, ещё раз повторяю, не имеет права ни начать, ни закончить исповедь. Если есть такая возможность, если, там, по расписанию человек подходит к священнику на Исповедь, конечно, он должен называть свои грехи, в первую очередь — ради этого он подходит. Но как его научить это делать — это тоже искусство, это тоже — время для этого должно пройти. Когда стоит 500 человек — ну, сложно каждому уделить какое-то время, и внимание, и теплоту…

Л.Горская:

— Ну, вот… извините… вот в этом смысле, мне кажется, как раз, нормально, что человек ищет священника, который… ну… подходит ему. Который говорит на понятном для него языке — вот так скажем. Потому что, действительно, священник должен чему-то научить, что-то объяснить. А если нет взаимопонимания, то и толку будет меньше?

О.Дмитрий:

— Конечно, конечно. Каков поп, таков приход. То есть, такая поговорка хорошая, на самом деле, в ней ничего нет ругательного…

Л.Горская:

— Нет, но Вы просто говорили, что, там, нечего выбирать священников, там… ну… может быть, это…

О.Дмитрий:

— В простоте сердца! Конечно. Как говорят: «Как найти духовника? — многие спрашивают, — Кому исповедоваться? Не всем же можно исповедоваться?» Мы уже говорили в начале нашего часа, что, конечно, не всем. Это, вообще-то, общее церковное правило, что есть духовники, которые имеют благословение от священноначалия принимать исповедь.

А.Пичугин:

— Но это в других Церквях! В Русской такого нет.

О.Дмитрий:

— Должно быть. Должно появиться. Мы должны вырасти, или, так скажем, эту практику ввести в наш обиход.

А.Пичугин:

— А видите, в чём проблема первая возникает? В Греции, например, там очень много Храмов, которые мы бы, наверное, здесь, в России, назвали закрытыми. То есть, не обязательно, там, в церкви села такого-то, деревни такой-то, есть священник. Там есть Храм, который окормляет священник, который окормляет ещё несколько десятков соседних деревень, но страна-то небольшая, и он просто ездит, совершает богослужения. У нас — живёт в селе N отец Пётр. И вот этот отец Пётр — он один, на 60 окрестных километров.

О.Дмитрий:

— Может служить каждый день, а может служить раз в год.

А.Пичугин:

— Вот, духовники-то в Греции ездят по таким сёлам! И это известная практика, я просто читал даже сам про это. Духовник проезжает по городам…

О.Дмитрий:

— Ну, он послушание несёт такое. Да, конечно.

А.Пичугин:

— Да, и если человеку необходима Исповедь, он приезжает в небольшую деревушку, и там вот все, кому нужно, приходят к нему исповедоваться.

О.Дмитрий:

— Да, да. Это время оговорено, да, все могут подойти в это время.

А.Пичугин:

— У нас-то такое очень сложно себе представить, и сложно сделать. Потому что вот будет один такой… три таких священника на одну большую епархию… да я даже с трудом представляю, как они будут приезжать…

О.Дмитрий:

— Мне тут рассказали, как вино… что такое молодое и старое вино — вот, разговаривал с одним человеком, который занимался, долго занимается этим продуктом. Он говорил, что молодое вино или старое — это не то, которое долго лежит или немного лежит, а то, которое из виноградника, из лозы древней. Вот, 60-летняя лоза — у неё корень до 14 метров в глубину грунта, почвы. Этот корень — он всё вбирает из этой почвы, все минералы, все нюансы, и тогда из этой 60-летней лозы получается, действительно, добротное, настоящее вино. Если, конечно, урожай совпадает и так далее. «А из 3-5 летней лозы, — говорит, — ну, это как ребёночек, ну, при всём уважении, красоте вот и умилении — это ещё не вино». То же самое с духовничеством, с Исповедью — вырасти мы должны. У нас огромная яма образовалась такая вот — разрыв традиции, преемства. Если духовники ещё советских времён, которые сидели, там, и исповедниками, действительно, являлись, передали вот это вот ощущение живой благодати жизни в Духе Святом своим пасомым, то в 90-х годах молодёжь, пришедшая в Храм — что она может передать? Где это преемство? Кого они воспитывают и учат? Конечно, возникают подобного рода и «младостарчество», и обиды и недоумения в отношении прихожан, когда они… точнее — у прихожан по отношению к священникам, что, вот, «я хотел, а он мне отказал», или «грубо мне ответил». Увы, это реалии нашего времени. Это — мы уходим от самой Исповеди. То есть, мы должны понимать, что Исповедь — это одно, а священник, и наши житейские проблемы, и наша современность — это другое. Исповедь, сама по себе, как Таинство — она хранится Церковью в неповреждённой святыне, в неповреждённом виде уже почти 2000 лет. А наше отношение к Исповеди, как войти нам вот в это, как найти узкие двери к этой благодати, как напитаться ею для возрождения, для обновления своего сердца — это, вот, думаю, предмет для разговора.

А.Пичугин:

— Сейчас… Вернее, была ещё одна такая форма Исповеди, которая сейчас, практически, забыта, но я ещё по своему детству её помню в больших Храмах — это «общая» Исповедь.

О.Дмитрий:

— Но это совсем не забыто. Многие священники, да, её практикуют. Это, конечно, такая пародия на отца Иоанна Кронштадтского…

А.Пичугин:

— Я знаю одного прекрасного священника, у которого, конечно же, есть частная Исповедь, она у него регламентирована, в расписании поставлена, но перед Литургией он выходит, говорит длинную проповедь о покаянии, реально люди почти плачут, потом он благословляет Причащаться, и вот, уже когда кому-то необходима частная исповедь, он её проводит — ну, отдельно, в отдельный день.

О.Дмитрий:

— Я бы сказал бы так: такая форма приемлема. Если есть духовник. Если священник понимает, что он делает.

А.Пичугин:

— Ну, это прекрасный священник, с многолетним опытом.

О.Дмитрий:

— Вот. Поэтому, если отец Иоанн Кронштадтский вставал на амвон, поднимал епитрахиль и говорил громко: «Кайтесь!», и народ, плача, изрыгал страшные грехи вслух, причём весь храм одновременно — это свидетели описывали в Записках, это было, конечно, поразительное само по себе явление вот этой живой жизни церковной — то сейчас удобно так вот сказать: «Ну-ка, давайте все вслух…», и, когда стоит, там, 200-300 человек в Храме, и тоже все подходят ко Причастию, очень экономится время, очень удобно…

А.Пичугин:

— Так это правда ведь удобно, потому что люди, которые чувствуют за собой какие-то важные грехи, которые необходимо сообщить дополнительно, в частном порядке — они могут это сделать, по договорённости со священником, подойти. А когда у священника Литургия начнётся, и у него 200 человек стоят у аналоя…

О.Дмитрий:

— Согласен.

А.Пичугин:

— Я просто слышал мнения самих священников, которые просят, когда видят много народу стоящего, просят: «Вот, те, кто не чувствует за собой ничего важного, Бог вас благословит — Причащайтесь! Если только вот что-то такое, что на душе вам мешает подойти к Чаше…»

О.Дмитрий:

— Очень опасный совет!

А.Пичугин:

— Ну, это, вот, перед большими Праздниками, он один, понятно, что причастников будет много…

О.Дмитрий:

— Нет-нет… Мы, опять же, не можем от лица Бога…

А.Пичугин:

— А всё равно… нет, он говорит, что всё равно — всё равно все чувствуют что-то важное на сердце, связанное, там… с колбаской в среду, ещё с чем-то…

О.Дмитрий:

— Нет, так, чтобы подойти сразу ко Причастию, без Исповеди — ну, 99% наших прихожан это себе не могут позволить. Они очень искренние, совестливые, и, конечно, грех, который тяготит их душу, они вынуждены… обязаны его исповедовать, иначе они просто не Причастятся. Они не подойдут к Чаше, не дерзнут. Поэтому, это очень большая проблема для современной практики Богослужебной, для современного духовенства, вообще наших прихожан: как правильно, грамотно вот это устроить, чтобы и люди смогли, с чистой совестью, подступить ко Причастию, и священник мог — не от лица Бога, там, что-то произносить, какие-то, значит… понимая, что так всем удобнее, а, действительно, быть душепопечителем, быть пастырем. Это не то, что проблема — она решается, и у каждого есть свой, что называется, «болевой порог» переживания о грехах, об исповеди. И батюшка, если приход уже несколько лет действует, открыт, и люди приходят туда — видит и знает каждого. Кому-то он может уделить совсем немножко — важно просто улыбнуться, или за руку взять, или по головке погладить, или: «Помоги тебе Господь — иди, Причащайся, мать!» — всё, она пошла Причащаться, счастлива, что батюшка её допустил, благословил. Ребёночка какого-то… надо, где-то, построже сказать: «Так, совесть есть? Почему так себя ведёшь?», «А ты помирился с братиком или сестрёнкой?», «А ты у мамы попросил прощения?», «Ты сегодня утром молился хоть?» — «Да, там всё…» — всё, иди, Причащайся. Бывают вещи, когда, действительно, надо… Вот, Воскресная школа — 30, 40, 50, 80 человек стоит, и они все, гуртом, прямо к Чаше подходят, вся Воскресная школа причащается, потому что для них уже труд духовный — само обучение в Воскресной школе. Но, хотя бы раз в месяц, должна быть общая Исповедь для Воскресной школы отдельно, для детей. Дети — отдельно, взрослые — отдельно. Да, это отдельная пастырская работа для священника. Она — трудна, она очень трудоёмка, но она и обязательна, необходима для здоровой жизни наших прихожан.

А.Пичугин:

— Давайте вернёмся к разговору через минуту. Мы напомним, что протоиерей Дмитрий Кувырталов, настоятель Храма Архангела Михаила в Летове — гость программы «Светлый вечер». Здесь — Лиза Горская и я, Алексей Пичугин. Вернёмся.