Почему я не вижу Бога? Почему Он прячется от меня, не дает почувствовать Свое присутствие? Такими вопросами задается каждый всерьез верующий человек, и на такие вопросы за последние две тысячи лет Церковь накопила убедительные ответы. Формулировки этих ответов разные, а суть одна: не дозрел ты еще, братец, до непосредственного богообщения. Проблема, однако, в том, что не каждому человеку такие ответы подходят. То, что может быть понятно уму, непонятно сердцу.

Естественно, такими вопросами терзаюсь и я, и для меня они не отвлеченно-теоретические. Я постоянно пытаюсь сам для себя в этом разобраться. А недавно, прочитав колонку Александра Ткаченко «Молчание Бога», я решил записать то, к чему на данный момент пришел.

Для начала определимся: что мы вообще имеем в виду, говоря о том, что Бог открывается (или не открывается) человеку? Тут есть два разных варианта, два способа коммуникации.

Во-первых, это те события, которые с человеком происходят, те ситуации, в которые он попадает, тот выбор, который перед ним ежедневно встает. За всеми этими, на первый взгляд, случайностями, недоразумениями, неприятностями, удачами и неожиданностями стоит Божий Промысл. Бог не смотрит на каждого из нас безучастно — нет, Он входит в нашу жизнь, подкидывает нам «обстоятельства места, времени и образа действия», а дальше уже мы свободно принимаем решение, как поступить. Причем принимая такие решения, верующий человек имеет определенные ориентиры, как надо и как не надо — то есть заповеди, Евангелие, учение Церкви.

Но этот способ коммуникации прикровенный. Мы видим жизненные обстоятельства, видим сочетания событий, умом понимаем, что здесь, очевидно, есть Промысл, но ни глазами, ни ушами, ни сердцем Бога не ощущаем.

Во-вторых, это непосредственное обращение Бога к человеку. В редких случаях — с «видео и аудиоэффектами», то есть когда человеку являются ангелы, святые, Богородица. Но чаще — без спецэффектов, то есть Бог прикасается к человеческому сердцу, прикосновения эти таинственны, и проявляются они в эмоциях и в разуме. То есть человек испытывает переживания, которые вроде бы и похожи чем-то на обычные посюсторонние радость, умиление, успокоение, но в то же время от них отличаются. Либо ему внезапно становится понятным то, что раньше никак не умещалось в уме, его перестают напрягать те или иные «когнитивные диссонансы», внутри у него всё как-то вдруг выстраивается.

Так вот, если первый способ коммуникации (через события) применяется к любому человеку (в том числе и к неверующему), то второй (непосредственное воздействие Божие), бывает далеко не со всеми, да и с теми, с кем бывает — происходит, насколько я могу судить из церковного Предание, весьма и весьма нечасто. В моей жизни такие случаи были, и их можно пересчитать по пальцам одной руки.

О чем же говорят люди, жалующиеся на то, что Господь от них прячется? Да вот именно о «втором способе коммуникации», о явном прикосновении Божием к уму и сердцу. «Первый способ», то есть Промысл, им кажется каким-то обыденным и скучным. Примерно как постные щи по сравнению с шоколадным тортом. Говоря «им», я и себя имею в виду.

Мне тоже гораздо больше хочется, чтобы Бог дал мне явные, несомненные знаки Своего участия в моей жизни, чтобы Он говорил со мной не опосредованно, а напрямую. Как это было с апостолом Павлом на пути в Дамаск.

Но вот тут у меня включается здравый смысл. И говорит он мне, что у такого явного, прямого богоявления и богообщения обязательно будут некие последствия. Из духовной литературы и из опыта общения с разными людьми в Церкви я знаю, что просто так, без цели, Бог нас шоколадным тортом не угощает.

А цель — очевидна. Это призвание. Или, лучше сказать, призыв (в том смысле, в каком мы употребляем это слово в выражении «воинский призыв»). Если Бог мне явится непосредственно, даст несомненные знаки, коснется моего сердца и моего ума — значит, с этого момента я должен буду жить совсем иначе, чем раньше, потому что Он хочет от меня служения. В каких формах это служение будет выражаться — уже другой вопрос, но факт, что образ жизни придется радикально изменить. Даже если на социальном плане все останется как было, мне придется оставить очень многое из того, к чему я прикипел душой, привык. Речь не только о каких-то греховных вещах, побороть которые полностью у меня пока не хватает сил. Это само собой, но и многое другое, само по себе вполне безвредное, тоже придется оставить. Не потому, что кто-то меня вынудит, а просто потому, что на это уже не останется времени.

А готов ли я на это? Достаточно ли у меня внутренних сил, чтобы даже с Божией помощью потянуть такой уровень служения? Не надорвусь ли? Не кончится ли это душевной и духовной катастрофой?

Примеры таких катастроф мы знаем немало. Это похоже на детское восхищение воинской романтикой: первоклассник мечтает стать солдатом и сражаться на войне. Но если такой первоклассник реально попадет в армию и окажется в боевых действиях, то с огромной вероятностью это его сломает. Ну мал он еще, слаб, неопытен… не по его плечу ноша.

Вот и я кажусь себе таким же первоклассником духовной жизни. Мне и хочется шоколадного торта, и страшно подумать о последствиях, потому что свою неготовность я прекрасно вижу, духовным богатырем себя вовсе не считаю. Для меня актуален не «торт», а «щи». Жить по заповедям, соединяться со Христом в таинстве Причастия, бороться со своими страстями… словом, все то, что любому воцерковленному христианину прекрасно известно. Не обижаться на Бога, что Он медлит говорить со мной напрямую. Я же понимаю, в чем причина Его кажущегося молчания: Он просто меня жалеет.

Но «шоколадного торта» все же хочется.