Страх — неустранимая часть человеческой природы. Мы боимся за свою жизнь, за жизнь детей и родственников, испытываем страх перед будущим, перед возможными болезнями. И даже Христос в Гефсиманском саду пережил испепеляющий страх смерти, когда молил Своего Отца: да минует Меня чаша сия (Мф 26:39). И все святые переживали такие же естественные человеческие страхи. Иногда они находили в себе силы их преодолевать, а иногда страх одерживал над ними верх, но всегда только временно, всегда лишь для того, чтобы усилить внутреннее мужество их веры.

Святые твердо верили: в любом испытании с ними Тот, Кто, как и они, ужасался, ужасался до предела но все равно сказал эти сокрушающие всякий страх слова: не как Я хочу, но как Ты (Мф 26:39).

Мы продолжаем наш цикл "Как жили святые”.

Боялся быть учеником Христа

Каждую ночь он поднимался со своей постели ровно в полночь, с пением петуха. И встав на колени, начинал тихо плакать и еле слышно произносить слова раскаяния. Эти ночные пробуждения продолжались день за днем, год за годом.

Сохранилось устное предание, что от постоянного плача глаза апостола Петра почти всегда были красными. Какая-то глубокая внутренняя рана не давала ему покоя, усиливаясь до предела, как только в ночной тишине раздавались крики петуха.

Вновь и вновь он мысленно возвращался к той уже оставленной далеко позади ночи, где ярко горящий костер согревал его окоченевшие руки, а тусклый, призрачный свет луны окутывал угрюмые строения, кроны деревьев и людей, столпившихся, несмотря на поздний час, во дворе первосвященника Каиафы.

А где-то внутри дворца судили Иисуса Христа. Судили Того, за Кем апостол три года назад, оставив все, последовал без колебаний, Кто стал его Учителем, имевшим, как сам Петр как-то и сказал Господу, глаголы (то есть слова. — Прим. ред.) вечной жизни (Ин 6:68).

Но теперь этот Праведник, который на его глазах исцелял неисцелимых, воскрешал мертвых, чьи слова и поучения были так дороги многим тысячам людей, вероломно схвачен и приведен на суд. А он, бесстрашный Петр, еще недавно поклявшийся своему Учителю, что готов идти за Ним даже на смерть, ничего не может сделать. Только сидеть у огня и ждать…

Апостол не понимал, что некоторые люди, стоявшие с ним рядом, могут догадаться, что он ученик Христа: его выдавало галилейское наречие, на котором он говорил — все знали, что большинство учеников Иисуса родом из Галилеи. Его выдавал робкий вид и вместе с тем то напряженное внимание, с которым он вслушивался в новости о ходе суда. В конце концов его выдавал сам факт, что все эти годы он неотступно следовал за Иисусом и его неизбежно должны были неоднократно видеть рядом с Ним.

Трижды к Петру подходили и спрашивали, не ученик ли он Подсудимого. Трижды апостол мог сказать, что он Христов. И трижды страх заставлял его отрекаться от Учителя. Запел петух. Христос, выведенный стражей во двор после первого допроса, обернулся на Петра. Глаза их встретились. «Тот, — пишет блаженный Иероним, — не мог оставаться во тьме отречения, на кого воззрел Свет мира». Апостол понял: смутившие его несколько часов назад пророческие слова Учителя, что прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня (Мф 26:34), сбылись.

Сердце Петра наполнилось мучительным раскаянием. Ему уже было неважно, что сам он в безопасности, что все подозрения отпали и никто больше не станет мучить его расспросами. Весь он был теперь наполнен страшным осознанием своего отречения. Шум и суета у дворца первосвященника стали Петру невыносимы, и он выйдя вон, горько заплакал (Лк 22:62).

И вот по прошествии многих лет — даже после того как Воскресший Учитель трижды простил апостола — воспоминания об этой, быть может самой страшной, ночи в его жизни с болезненной живостью и отчетливостью вспыхнули вновь, как только раздались крики петуха. Сердце святого заныло знакомой болью, глаза помутнели от слез, уста зашептали слова раскаяния.

Боялся ослушаться

Еще в миру будущий святой Досифей, живший в конце VI — начале VII вв., прослышав как-то от знакомых о знаменитом своими святынями городе Иерусалиме, решил посетить его. И там, в Гефсиманском саду, увидев изображение Страшного Суда, глубоко задумался и с характерной для его юного возраста горячностью захотел оказаться в конце времен по правую сторону от Христа, то есть спастись.

Не теряя ни минуты, он отправился в обитель, настоятелем которой был тогда авва Серид. Здесь он долго и упорно умолял братию принять его в монастырь, пока наконец настоятель, который опасался, что богатый юноша несерьезно и мечтательно воспринимает монашеское служение, не уступил.

Оказавшись под руководством мудрого аввы Дорофея, Досифей стал без колебаний исполнять все его поручения. Так он постепенно победил в себе различные пристрастия и порывы. Но однажды сердце Досифея дрогнуло.

Как-то раз в монастырь принесли красивый и очень дорогой нож. Послушник, воспитанный в военной семье, быть может, как никто другой в обители понимал, насколько драгоценен этот подарок. Он взял его, чтобы показать своему учителю это произведение искусства, а затем, если, конечно, будет на то воля аввы, отнести его в монастырскую больницу, в которой нес тогда послушание.

Радостно прибежав к Дорофею, Досифей протянул ему нож и сказал: «Такой-то брат принес этот нож, и я взял его, чтобы, если повелишь, иметь его в больнице, потому что он хорош». «Покажи, я посмотрю, хорош ли он?» — спокойно ответил наставник.

Нож понравился монаху, однако, опасаясь, как бы его подопечный не пристрастился к нему и не утратил все достигнутые им добродетели, он строго сказал: «Досифей, неужели тебе угодно быть рабом ножу этому, а не рабом Богу? Или тебе угодно связать себя пристрастием к ножу этому? Или ты не стыдишься, желая, чтобы обладал тобою этот нож, а не Бог?»

Юноша, услышав это, ужасно испугался. Отвернуться от Бога, предать весь свой подвиг из-за этого, пусть и прекрасно сделанного ножа… Нет, такого он допустить не мог! «Пойди, — услышал он уже более мягкий голос учителя, — и положи нож в больнице и никогда не прикасайся к нему».

Испуганный юноша беспрекословно исполнил повеление аввы Дорофея. Впоследствии он не прикасался к этому ножу даже для того, чтобы просто передать его кому-то из братии. С таким трепетом и глубокой ответственностью Досифей относился к словам своего учителя.

Пять лет молодой инок подвизался в обители, а затем вдруг заболел. Мужественно и безропотно он перенес все мучительные стадии своей болезни. А когда он скончался, один из уважаемых всеми аскетов к удивлению всей братии монастыря рассказал, что видел во сне Досифея среди других прославленных Богом подвижников их обители.

Боялся казни

Таким оказался подвиг мученика Иоанна (Виленского). Он жил в XIV веке и вместе со своим братом Антонием был приближенным великого князя Литовского Ольгерда, который долгое время оставался язычником. Известно, что в какой-то момент братья решили тайно принять христианство, после чего наотрез отказались следовать языческим обрядам.

Когда об этом узнал князь, он, призвав братьев к себе, приказал им доказать свою верность ему, съев мясо в постный день. Но те ответили Ольгерду, что обязательство перед Богом выше послушания князю, и есть мясо не стали. Тогда правитель повелел бросить братьев в темницу. В неволе они провели целый год. В конце концов пребывание в темнице до предела извело Иоанна, и он втайне от брата выпросил себе аудиенцию у великого князя и заверил его, что отрекается от Христа. Так он оказался на свободе.

Ольгерд приказал освободить из тюрьмы и Антония, надеясь, что он последует примеру брата. Однако тот остался непреклонен и вскоре вновь оказался за решеткой: скорбя об отступничестве брата, он наотрез отказался общаться с ним.

Иоанн был совершенно подавлен. С каждым днем совесть мучила его все больше и больше. Даже придворные язычники насмехались над ним. В конце концов он тайно пришел к священнику, от которого недавно принял крещение, и с глубоким и искренним чувством раскаялся в своем малодушии. Получив наставление и поддержку, он с новой решимостью явился к великому князю и в присутствии ухмыляющихся вельмож громко, отчетливо и бесстрашно исповедовал свою веру во Христа.

Правитель пришел в бешенство: в голосе и глазах святого не было ничего наносного, поверхностного. Он приказал жестоко избить Иоанна, а затем бросить его к брату в темницу.

Но даже теперь великий князь еще надеялся «образумить» своего придворного. Он повелел умертвить Антония, чтобы Иоанн при виде казни брата дрогнул. Ольгерд помнил о его недавнем малодушии и рассчитывал, что в темнице в полном одиночестве он сломается, не вынесет тяжести этого нового испытания. Но правитель ошибался.

Утром 14 апреля 1347 года святой Антоний был повешен на дубе. Но Иоанн после допроса остался непреклонен. Все оставшееся до собственной казни время он бесстрашно проповедовал Христа стекавшимся со всех сторон к окнам его темницы язычникам.

Через десять дней святой был убит. Тело его повесили рядом с братом — на том же дубе. А ночью местные христиане тайно сняли и похоронили их останки.

Путь мученичества Иоанна — это глубокий и пронзительный пример, хотя бы отчасти приоткрывающий, что переживает святой, бросивший вызов смерти. Невозможно даже представить себе, каким нужно обладать мужеством, а самое главное, до какой степени необходимо довериться Богу, чтобы принять всю боль и унижения такого подвига и перешагнуть этот невыносимый страх перед физическими муками и самой смертью.

Боялся своих преследователей

Такова, например, удивительная история одного из величайших христианских подвижников — преподобного Павла Фивейского. Он родился в III веке в городе Фивы в благочестивой семье, получил хорошее светское образование. Незадолго до своей кончины его родители в своем завещании разделили все свое богатое имение между Павлом и его сестрой, которая тогда уже была замужем.

Однако, как только родители умерли, муж сестры решил отобрать у Павла его часть наследства. Как раз в это время в городе начались гонения на христиан, и зять стал угрожать Павлу, что выдаст его властям, если он добровольно не откажется от наследства. В ту пору это означало мучения и казнь.

Много лет спустя Павел рассказывал преподобному Антонию Великому, как на его глазах с изуверством, о котором лучше и не писать, замучили до смерти двух совсем еще молодых христиан. Сам он тогда оказался между молотом и наковальней: зять с каждым днем все больше распалялся на него злобой, невзирая на слезы и мольбы своей жены, а количество схваченных и убитых христиан в городе с каждым днем росло.

И страх взял верх — Павел оставил свое наследство мужу сестры, а сам тайно ночью бежал из города и скрылся в пустыне, где в полном одиночестве прожил 91 год, непрестанно молясь Богу, питаясь финиками и хлебом, который, по преданию, приносил ему ворон.

И когда уже на закате жизни преподобного другой подвижник, Антоний Великий, пришел его навестить, он приветствовал отшельника такими хвалебными словами: «Радуйся, Павел, избранный сосуд и огненный столп, житель сей пустыни!» Он же через несколько дней со слезами похоронил великого святого, а затем поведал другим отшельникам о его подвиге в пустыни, который начался, казалось бы, с обычного страха.

Боялись обидеть человека

Так боялся обидеть даже тяжело провинившегося против Церкви священника святитель Иоанн Милостивый, Патриарх Александрийский, живший в VI — начале VII веков. Святой собирался отлучить его от Церкви, и клирик, узнав о намерении Патриарха, озлобился на него.

Однако святой не спешил. Перед этим тяжелейшим для христианина наказанием он предложил провинившемуся священнику встретиться и побеседовать, но сам, отвлеченный массой других дел, забыл о своем предложении и к своему ужасу вспомнил об этом, только когда пришел в храм, чтобы совершить Божественную литургию. Святитель так испугался, что из-за его забывчивости клирик погибнет, отпав от Церкви, что немедленно вышел из алтаря и попросил позвать его в храм. А когда тот пришел, встал перед ним на колени и громко попросил у него прощения.

Шокированный этим клирик сам глубоко раскаялся в содеянном и до конца своей жизни оставался примерным и благочестивым священником.

Другой удивительный пример такого святого страха приводит в своих воспоминаниях один из келейников святителя Тихона Задонского, знаменитого подвижника XVIII века. Однажды — епископ тогда жил уже на покое в Задонском монастыре — он заехал к одному знакомому помещику, у которого в то время гостил один дворянин с характером типичного образованного вольнодумца, ценившего свои интеллектуальные способности больше всего на свете. Между ним и святителем Тихоном завязалась беседа. Епископ спокойно и аргументировано опровергал тезисы своего оппонента и так его разозлил, что тот в запальчивости ударил собеседника по щеке.

Как ни странно, архиерей даже не обиделся. Наоборот, он так испугался того, что ввел человека в такое искушение (по его же собственным словам!), что встал перед ним на колени и стал просить прощения. И этот удивительный поступок святого настолько поразил гостя, что он, раскаявшись, со слезами на глазах сам упал к ногам святителя.