Из мира иного. Поэзия Владимира Александрова

Павел КРЮЧКОВ

Задумав очередной выпуск «Строф», я решил, что перед тем, как отберу стихи (опираясь на новые книги поэта «Лисы и змеи» и «Маленькая ночная музыка»), плотно побеседую со своим героем, которого близко знаю с начала 2000-х. И поехал на телеканал «Культура», где он работает более четверти века.

В конце долгого разговора о поэзии и жизни Владимир признался, что ему всегда мешал тот факт, что многие его товарищи работают в «толстых» литературных журналах, куда он отдает свои стихи очень редко, да и то после убедительных просьб: «…боюсь, что наша дружба может помешать беспристрастию восприятия».

Как бы там ни было, его публикация в «Новом мире» («Ожидание себя», 2010) была единственной из тех, за которую я делил с ним ответственность. Эта — вторая.

И так уж вышло, что с уроженцем Волгограда, филологом-стиховедом (Володя первым в России защитил диссертацию по Цветаевой), редактором и сценаристом телепроектов («Читая Библию», «Лукоморье», «Цитаты из жизни», «Академия») — мне когда-то довелось поработать в программе «Достояние республики». Участниками наших еженедельных выпусков были удивительные люди: поэты Кублановский и Рейн, актеры Этуш и Дуров, ученые-спасатели культуры Алексей Комеч и Сигурд Шмидт, сценаристы и режиссеры Марлен Хуциев и Тонино Гуэрра. И многие другие. Нашим постоянным экспертом был литератор и общественный деятель Евгений Бунимович… И я всегда примечал, насколько же эти программы поэтичны: не «в лоб», конечно, но — особой атмосферой и ритмом, работой образов и метафор. Конечно, это шло от автора и сценариста, который выполнял еще и роль музыкального редактора, знающего обо всех музыкальных эпохах и стилях. Вживаясь в его стихотворчество, я думаю о том, как человек может быть предан языку и благодарно покорен им: как счастливо растет и движется, как поет и играет в этой поэзии — Божий мир.

***

Покуда мне привольно в мире птичьем
бездельничать, прикинувшись птенцом,
умеющим свистать по-человечьи,

покуда ласточки, легко расправив вечер,
будут не ответчиком, истцом,
мне даже возразить им будет нечем,

и даже, если правильным резцом
оставит полнолунье где-то кречет,
и воробей объявится певцом,

весь чудный гам себе взвалив на плечи,
я буду очень важное лицо:
пожалованный в рыцарство кузнечик.

А. А. Зализняку

Чтенье мира параллельным взором,
то есть, закрывая оба глаза
и попутно открывая разум,
кажется кому-то просто вздором,
а кому-то пасичника сказом
бравого Панька Рудого.

Если ж остаётся призрак знака,
значит, всё не поглотила Лета,
где-то сохранился призрак жертвы
жертвоприношенья Исаака,
или можно недостаток света
обусловить недостатком мрака.

То, что не дано слепцу увидеть,
вряд ли распознаёт сразу зрячий,
вещи все устроены иначе,
это знал давным-давно Овидий,
лишь о том, что потеряли, плачем,
Ярославной на забрало выйдя.

Но читали смуглые поэты
огненные письмена на стенах,
выходили на пустую сцену
странные бродячие сюжеты,
пользы же отчеству при этом,
но и во-вторых нет тоже пользы…

***

Недолгая словесная пора,
пока ещё не вызрела жара,
но спит уже зима в холодной койке,
оставив надоевшую кровать,
деревья начинают лепетать,
агукать и мочить свои пеленки.

Сперва заговорит лесной щегол,
в начальной школе перелётных пчёл
дадут звонок на первые уроки,
и лес, что по рождению билингв,
ответит языком лечебных лип
и повторит на просторечье сойки.

Заглядывая в нотную тетрадь,
певуче ласточки стараются летать,
как оркестранты в вышине сонаты,
проточная вода вольётся в хор,
без спросу клёст включится в разговор
и перепутает все падежи и даты.

И спросит с укоризной юный чиж
у дуба: ну, чего же ты молчишь,
когда трава вовсю уже бормочет?
а дуб, облокотившись на верстак,
на ветках листья расставляет по местам
и слишком этим делом озабочен.

Но скоро будет лиственная речь
по перелескам и опушкам течь,
рассыпав всюду знаки препинанья,
и дятлы, покопавшись в словаре,
оставят на извилистой коре
свой вклад в теорию языкознанья.

***

Не смотреть бы на деревья вовсе
и не знать, что наступила осень,
не читать бы этой жёлтой прессы,
обходя леса украдкой — лесом,
пусть он мне ветвями звонко машет,
пшённой застилает ноги кашей,
птичьи треуголки надевает,
тихо напевает: «Баю-баю»,
косится, косит, роняет просо,
холодом в рукав ползёт без спросу,
в волглое спрягается болото,
горькую откашляет мокроту,
перейдя бобровую запруду,
если не забуду — не забуду
заблудиться на одной из просек
и блаженно проворонить осень.

***

Заручившись поддержкой осин,
молчаливым согласием вязов,
я с высоким сознаньем лесным
стал теперь неосознанно связан.

Моя речь потекла из ручьев,
признавая свое пораженье,
разум я заменил на ничьё
неуёмное стволокруженье.

Будто белка из хаоса лип
возвращаясь в гармонию елей,
мне прозрачная воля велит
пробуждаться в тревожном апреле,

и бессвязную фразу спустя
отозваться торжественным словом.
А грачи? А грачи прилетят
из какого-то мира иного.
2023

https://foma.ru/iz-mira-inogo-pojezija-vladimira-aleksandrova.html